внимание, «горбатые»!..

В прошлом мартовском номере нашей газеты была помещена заметка о Екатерине Зеленко – единственной в мире женщине, совершившей воздушный таран. В этом номере  статья о другой замечательной советской женщине - Тимофеевой-Егоровой Анне Александровне – летчике-штурмовике.

В конце мая 1943 г. командир полка Козин построил весь летный состав на аэродроме и взволнованно сказал:                                                                    

     - Товарищи летчики! Кто готов выполнить особое задание командования Северо-Кавказского фронта, прошу выйти из строя.

     Все летчики, как один, шагнули вперед.

     - Нет, так не пойдет! – улыбнулся Козин. – Придется отбирать.

     - Майор Керов, три шага вперед.

     Павел Керов, командир первой эскадрильи, ветеран полка, мастер штормовых ударов, вышел вперед.

     - …Сухоруков, Пашков, Фролов… - обводя шеренгу взглядом, называл командир полка фамилии летчиков.

     - Егорова, - услышала я свою фамилию. – Страхов, Тищенко, Грудняк, Соколов, Зиновьев, Подыненогин… - И все мы выходили из строя на три шага вперед.

     Всего в группу командир полка Козин включил девятнадцать человек - трех комэсков, всех командиров звеньев и старших летчиков с боевым опытом.

     Вскоре нас приняли командующий фронтом генерал И.Е. Петров и командующий 4-й воздушной армией генерал К.А. Вершинин.

- Задача у вас, товарищи по замыслу простая, а по исполнению очень трудная, - обратился к нам командующий фронтом, поправляя пенсне и немного заикаясь. – Нашим войскам предстоит прорвать Голубую линию фашистской обороны. Но прежде всего надо замаскировать наступающих – поставить дымовую завесу. Это сделаете вы, - генерал Петров внимательно посмотрел в мою сторону, и я даже плечи сжала, думаю, вот сейчас спросит: «Зачем здесь женщина?» Но взгляд командующего перешел на других летчиков, стоявших вокруг макета Голубой линии, - от сердца у меня отлегло.

Затем о том, как выполнять задание, нам рассказал генерал Вершинин. Лететь предстояло без бомб, без реактивных снарядов, без турельных пулеметов в задней кабине, пушки и пулеметы вообще не заряжать. Лететь без стрелков, почти над землей. Чем ниже, тем лучше. Вместо бомб на бомбодержателях будут подвешены баллоны с дымным газом. Этот газ, соединяясь с воздухом, и образует дымовую завесу.

- Самое сложное в том, что нельзя маневрировать, - генерал Вершинин склонился над картой. – Вот, семь километров без маневра по прямой и на предельно мало   й высоте. Понятно, почему маневрировать нельзя?

- Получится рваная завеса вместо сплошной, - сказал кто-то из летчиков.

- А рваная завеса, - значит, атака где-то захлебнется, - заметил Петров, поглаживая рыжеватые усы. – Поэтому завеса должна быть такой, чтобы через нее луч прожектора не пробился, - сплошной, ровной, как линейка.

- Действовать будете так, - продолжал Вершинин. – Как увидел, что впереди идущий выпустил дым, отсчитай три секунды – и нажимай на гашетки. Маневрировать – значит сорвать задание. Но лететь будете над огнем, под огнем, среди огня… Остается только пожелать доброй работы и счастливого возвращения.

Прощаясь, генерал Вершинин предложил:

- Если кто передумал, не стесняйтесь, откажитесь. Это ваше право. Нужно, чтобы полетели летчики,. Твердо верящие в то, что выполнят задание и обязательно вернутся на свой аэродром.

     Никто из нас на предложение генерала не ответил.

     26 мая, едва зарозовел восток, мы на полуторке отправились на аэродром. Михаил Николаевич Козинн, всегда веселый, общительный, был мрачнее тучии Не то сердился, что ему не разрешили лететь, не то переживал за нас.

     А летчики? Каково было наше настроение перед столь ответственным вылетом?

     Я уже хорошо знала всех и, сидя на скамеечке в кузове грузовика, упираясь спиной в кабину, смотрела на своих боевых друзей, до безрассудства смелых в бою, а на земле таких обыкновенных, чуточку смешных – чем-то напоминающих моих братьев.

     Гриша  Ржевский. Вот он возится с котенком, своей новой причудой – «талисманом», не желавшим сидеть за пазухой его кожаного пальто с меховой подстежкой. Брат Егор тоже любил животных. Мама, бывало, находила спрятанных под кухонным столом, забаррикадированных под кроватью котят, щенят с плошками молока. Поев, те начинали отчаянно мяукать, лаять, и мама гневалась, все грозилась побить Егора, да так и не могла собраться. Парень вырос, пошел в армию, а тут война. Не вернулся Егор домой. Погиб…

     Коля Пахомов. Тихонько напевает про себя свою любимую:

     Встань, казачка молодая, у плетня,

     Проводи меня до солнышка в поход…

     Толя Бугров. Этот о чем-то возбужденно рассказывает Валентину Вахрамову, и оба хохочут, как дети, держась друг за друга. Будто и не предстоит никому через минуту-другую броситься в огненную метель.

     Чему-то улыбаются голубые глаза Миши Бердашкевича. На его красивом от природы лице собралось столько рубцов от ожогов! Может, он вспомнил, как из госпиталя удрал в свой полк в госпитальной одежде?..

     А вот стоит, задумавшись Тасец – грек по национальности. Наверное, опять думает о том, как лучше зайти на цель, эфективен ли круг с оттягиванием на свою территорию при атаках фашистских истребителей. Тасец – большой теоретик, да и практик отличный.

     Командир нашей третьей эскадрильи Семен Адрианов обнял правой рукой коллегу – комэска второй Бориса Страхова. Молча глядят в даль кубанской степи, ожившей после долгой зимы.

     Двадцатилетние  комэски старались казаться солидными, напускали на себя строгость. Адрианов даже трубку завел и ходил, не выпуская ее изо рта. При разговоре чуточку передвинет ее в уголок губ, а в глазах столько юношеского задора, столько искр, готовых брызнуть на окружающих! Мы знали, что Семен Адрианов родился в семье металлурга в Нижнем Тагиле. Там он окончил школу, аэроклуб и оттуда ушел в Пермскую школу летчиков. Обычная биография пилота. Мы знали о том, что у Семена есть жена, ребенок. В нашем полку он с апреля 1942 г. и вот он командует эскадрильей. 

     Заместителем  у Адрианова Филипп Пашков. Этот – джентельмен. Чересчур заботливо оберегает  меня Филипп от толчков на ухабах по дороге к боевым машинам. Рассказывает мне о родном городе Пензе, о матери, сестрах и отце – старом коммунисте, погибшем от кулацкой пули.

- Вот война кончится, давай поедем в Пензу. Покажу я тебе, станишница, дома-музеи Радищева, Белинского, знаменитые лермонтовские Тарханы. А знаешь, Александр Иванович Куприн – он тоже наш, пензенский из городка Наровчатов. А какой у нас ле-ес! Сколько грибо-ов, я-ягод! – покачиваясь из стороны в сторону, нараспев говорит Филипп и, видимо, как всякий заядлый грибник, немножко прибавляет. – У нас в лесу попадаются такие полянки, что рыжики можно косой косить. Ох и вкусно их мама готовит! Поедешь, да?..

Почему-то меня Пашков никогда не называл ни по имени, ни по фамилии, ни по званию или должности. А просто станишницей.

- Ну, станишница, как дела?

- Спасибо, хорошо.

Но вот и аэродром. Техники, механики, мотористы, прибористы, оружейники – все у самолетов. Так всегда: в морозы, в жару, под открытым небом готовили самолеты к бою наши мастера – потомки удивительных русских умельцев. Не было в полку случая, чтобы что-то не сработало или отказало в боевой машине по вине этих тружеников аэродрома.

Механик моего Ил-2 Тютюнник, на ходу вытирая огрубевшие, натруженные руки, доложил о готовности самолета. Потом помог мне надеть парашют, что-то поправил в кабине, а когда заработал мотор, сунул в мою ладонь где-то раздобытое моченое яблоко и прокричал над ухом:

- Пересохнет во рту – укусите яблочко! – И, сдуваемый струей от работавшего винта, шариком скатился с крыла самолета.

Включаю рацию. В наушниках голос ведущего  группы майора Керова. Получаю разрешение выруливать. Впереди меня штурмовик Павла Усова, почти вплотную с ним рулит летчик Иван Степочкин.

Первым взлетает майор Керов. Мы быстро пристраиваемся к ведущему и занимаем боевой порядок. Оглянувшись назад, я вижу на востоке огромное восходящеее солнце и небо, озареннное яркими лучами, а на западе, по нашему курсу, небо темное, дым и туман по земле стелется. Голубая линия встретила нас четырехслойным огнем дальнобойных зениток. Взрывы снарядов, преграждая путь штурмовикам, стали стеной. Наша группа пробилась сквозь этот заслон и вышла к станице Киевской.

Небо снова прорезали зловещие трассы. Снаряды «эрликонов» красными шариками чертят небо, осколки разорванного металла барабанят по броне самолета. Уже бьют вражеские минометы, крупнокалиберные пулеметы. Летим в кромешном аду. Но нельзя изменить ни курс, ни высоту. Надо идти только по прямой. Море огня бушует, и я уже невольно прижимаюсь к бронеспинке самолета. А секунды кажутся вечностью, и так хочется закрыть глаза и не видеть этого ада!..

Вдруг из-под фюзеляжа самолета, летящего впереди меня, вырвался дым. «Двадцать один, двадцать два, двадцать три», - отсчитываю я три секунды. Ох, какие же они длинные, эти секунды! Наконец нажимаю на гашетки. Теперь будь что будет, но я и впереди идущий летчик задание выполнили точно. Мы не свернули с курса и не изменили высоты.

Так хочется взглянуть, что там, на земле, как стелется завеса, не разорвалась ли где, но отвлекаться нельзя. Наконец Керов, а за ним и все штурмовики развернулись вправо, на восток, и начали набирать высоту. Задание выполнено.

     Пролетаем над аэродромом сопровождающих нас истребителей.  В шлемофонах голос Керова  - густой, ровный, как его характер:

- Спасибо, маленькие! Работали отлично! – он благодарит истребителей за сопровождение.

На душе радостно: мы возвращаемся все, девятнадцать.

В шлемофоне снова раздается:

- Внимание, горбатые!

«Горбатые» – это мы. Так называли наши штурмовики за кабину, выступавшую над фюзеляжем. Я настораживаюсь.

- За успешное выполнение задания, - звучит в эфире, - и проявленное мужество все летчики, участвовавшие в постановке дымовой завесы, награждены орденом Красного Знамени…

Тишина. Ровно работает мотор моего «ильюшина». А вот и наш аэродром. На посадку первым заходит тот, у кого сильно повреждена машина. Так у нас заведено.

Села и я. Зарулив на стоянку, Выключила мотор и только тогда ощутила смертельную усталость. Кабину, как пчелы, облепили техник, механик, моторист, оружейница, летчики, не летавшие на задание.

- Вы ранены, товарищ лейтенант? – кричит оружейница Дуся  Назаркина. - У вас кровь на лице!

- Нет, - говорю я, - это губы потрескались и кровоточат.

Механик показывает мне на огромную дыру в крыле самолета:

- Хорошо, что снаряд не разорвался, иначе разнесло бы. Смотрите-ка, еще перебито и управление триммера руля высоты.

А я летела и не заметила, что «ильюша» мой так тяжело ранен…

Построен полк. Выносят Боевое Знамя. Мы, выполнявшие особое задание командующего фронтом, стоим отдельно – именинники. Командующий 4-й воздушной армией генерал Вершинин благодарит нас за отличную работу и прикрепляет на гимнастерку каждого орден Красного Знамени.

А вечером другая награда – проклятая Голубая линия гитлеровской обороны прорвана нашими войсками!

 

     А.А. Тимофеева

Герой Советского Союза

                                                                       «Дуэль», N47, 2001