Из воспоминаний Павла Ивановича Попова

К 75-летию физфака

            Профессор Попов Павел Иванович (1881 — 1969), выпускник физико-математического факультета Московского университета 1907 г.

            В 30-50-е годы П. И. Попов был деканом физико-математического факультета и заведующим кафедрой астрономии Московского педагогического института им. В. И. Ленина, одним из организаторов и председателем Московского отделения ВАГО (Всесоюзного Астрономо-Геодезического Общества).  Им написано множество учебников, в том числе:  

П. И. Попов, К. Л. Баев, Б. А. Воронцов-Вельяминов, Р. В. Куницкий. «Астрономия», учебник для физико-математических факультетов педагогических институтов. Под общей редакцией П. И. Попова, Москва, 1953, изд. 3, Учпедгиз, 1953.

П. И. Попов, Н. Я. Богуславская. Практикум по астрономии в педагогических институтах, Учпедгиз, Москва, 1947.

П. И. Попов. «Общедоступная практическая астрономия», изд. 3, Гостехиздат, М. - Л., 1953.

П. И. Попов. «Солнце и Земля», Воениздат, М., 1951 г.

П. И. Попов. «Астрономия» (учебник для географических факультетов педагогических институтов), М., Гос. учебно-педагогическое изд-во Мин. просвещения РСФСР, 1959 г.

            Дочь П. И. Попова Валентина Павловна Глаголева, выпускница физфака МГУ 1945 года, в 60-е годы работала на кафедре общей физики физфака МГУ.

            Воспоминания написаны в 1964-65 гг. Публикуются впервые.

            Отрывки из воспоминаний П. И. Попова предоставлены его внуком К. В. Глаголевым, выпускником физфака 1980 года, ныне доцентом МГТУ им. Баумана.

 

 

УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ГОДЫ

 

            Окончив гимназию весной 1900 года, как и ряд моих товарищей, подал документы в Московский университет, выбрав математическое отделение физико-математического факультета. Тогда физико-математический факультет разделялся на два отделения: математическое, в которое входила физика, и естественное отделение. Меня больше привлекали точные науки, математика сравнительно легко мне давалась. Моему влечению к этим наукам способствовало и преподавание в нашей гимназии отличного преподавателя Н. Н. Якимова. На математическое отделение поступили также Гурьянов А., Суровцев Н. Я. и др.

            Сначала я приехал в Москву к сентябрю месяцу и остановился у одного из сыновей (Владимира) той же вдовы Сырачек, в семье которой жил в Вязьме, учась в гимназии. Он был служащим Московской Городской Управы в отделе водопровода и жил в одном (недалеко от Ярославского вокзала) из переулков Первой Мещанской ул. (теперь Проспект Мира) и ходил на работу туда, где раньше были крестовские башни. Я ведь с Москвой совсем не был еще знаком, не знал даже, где искать Университет. Он мне в этом помог, и вообще помог ориентироваться в главных улицах Москвы. Пройдя в Университет на Моховую улицу, я там уже встретил ряд своих товарищей, поступавших и на другие факультеты. С одним поступившим на медицинский факультет, Маккавеевым, мы решили вместе поискать комнату и поселиться вместе. Он обладал скудными средствами, а я и того меньше. Только то, что я мог немного скопить с последний год в гимназии, давая уроки, несколько десятков рублей, тем и располагал. Поэтому и комнату искали подешевле. Для этого обычно все приезжающие новые студенты отправлялись в наш московский «Латинский квартал», притом подальше от центра. Вот мы и поселились на улице, составляющей продолжение Малой Бронной, Живодерке за Садовой, в доме Егорова и платили за комнату что-то около 10 рублей. Второе — надо было устроиться с дешевым обедом. Нас направили уже более опытные товарищи в Общество вспомоществования недостаточным студентам, организовавшее дешевую столовую для студентов на Малой Бронной. Мы подали туда заявление со сведениями о своем материальном положении и получили в эту столовую с оплатой обеда в 25 копеек, а в очень ограниченном количестве были и бесплатные обеды. Хотя и простая была пища, из двух блюд и без выбора меню, но достаточная, с хорошим черным хлебом и русским квасом в графинах на всех столах.  Общество вспомоществования недостаточным студентам состояло из интеллигенции (профессоров, докторов, адвокатов и пр.), которые сами были прежде студентами и нуждались. Общество устраивало концерты и принимало пожертвования. Например, каждый год давал в пользу Общества большой концерт артист Собинов и некоторые другие артисты. Собинов сам был до артистической карьеры студентом-юристом. Концерты давались в Дворянском благородном собрании (ныне Колонный зал Дома Союзов). Билеты на эти концерты развозили студенты по богатым купцам, как Морозовы, Четвериковы и пр., и купцы обычно давали за билеты денег больше обозначенной цены на них.

            Общество не ограничивалось питанием бедных студентов. Оно помогало взносом денег за учение, одеждой, пособиями и пр. Были и такие благотворители, как купец Ляпин, который устроил в одном из своих домов на Б. Дмитровке общежитие для бедных студентов, бесплатное. Но там было мало места, и попасть туда было очень трудно, я бывал там у некоторых товарищей.

            Интересно было начало нашего студенчества. Нас, первокурсников, проверил, прежде всего, по своим спискам приставленный к нашему курсу математиков суб-инспектор, которого студенты называли просто «суб». Потом он нам сообщил, что мы в определенный день и час должны явиться на прием к инспектору Университета. Наши аудитории были в здании, во дворе которого был памятник Ломоносову (против Манежа), а Правление Университета и приемная инспектора были в другом здании через улицу (Никитскую, теперь Герцена). Суб нас предупредил, что мы на прием должны явиться в мундирах и при шпаге. Этот наряд представил для нас затруднение. Преодолевать его пришлось так: для разных факультетов прием инспектора назначался в  разное время, у некоторых студентов, посостоятельнее, мундиры уже имелись. Вот и пришлось у таких просить мундир на время приема, а что касалось шпаги, ею снабжал швейцар при Правлении за определенную мзду. В этаком облачении, хоть и не совсем по мерке, поднимались первокурсники в зал, выстраивались для представления Инспектору. Он выходил и со строгим лицом  приветствовал новый прием, произносил начальственную речь об обязанностях и поведении студентов, особенно выделяя дисциплину, строгое подчинение властям и выполнение правил, запрещение вступать в какие-либо неблагонадежные организации и в заключение предлагал  каждому подписать соответствующие обязательства не участвовать ни в каких организациях, а тем более нелегальных. Все подписывали, и большинство считало это вынужденным подписанием,  не обязательным для выполнения.

            Дальше при входе  в аудитории всегда присутствовали субы со списками, отмечали присутствующих и отсутствующих на лекциях. Они же следили за одеждой студентов и делали замечания тем, кто не одет по полной форме, не застегнут на все пуговицы. Пуще всего не допускалось штатское пальто. Некоторые первокурсники форменным пальто (шинелью) не обзавелись. Выручали нас — бедняков, Сухаревка и Ильинские ворота у Китайской стены, где были лавчонки с подержанной одеждой. Там я купил себе задешево студенческую подержанную добротную шинель, в которой ходил и зимой. Тужурка серая была сшита мне еще портным в Вязьме при окончании гимназии.

            Ученье началось слушанием лекций профессоров-математиков: по введению в анализ и дифференциальному исчислению читал нам старик Бугаев Николай Васильевич, он же был деканом физико-математического факультета. Нужно сказать, что тогда декан не занимался студенческими делами. Это лежало на инспектуре, и я не помню, чтобы нам, студентам, приходилось за чем-либо обращаться к декану. Надобность эта возникла впоследствии, когда уже сдавали экзамены. Это уже было главным образом при переходе со 2-го курса на 3-й, так называемые полукурсовые экзамены.

            Затем мы слушали на первом курсе Аналитическую геометрию, которую читал нам Б. К. Млодзевский (отец моего же сокурсника, а впоследствии профессора физики Анатолия Болеславовича Млодзевского), который хорошо читал и выделялся своими живыми манерами. По высшей алгебре и теории детерминантов читал профессор Андреев, при этом довольно скучно, как-то сонно, производя противоположное впечатление, чем Млодзаевский. Говорили же о нем, как о большом ученом. Большим ученым был и профессор Бугаев Н. В. Он легко читал лекции, пересыпая их время от времени, прибаутками, вроде, например, такой (после вывода формул дифференцирования): дифференциалы писать легче, чем научиться вязать у старушки, она так вертит спицами перед глазами, что не поймешь, как и что она ими цепляет.

            Упражнения с решением задач велись приват-доцентами и ассистентами Дмитреевским, Волковым, Горячкиным и др. На этих упражнениях я узнал и других сокурсников-студентов I курса — детей наших профессоров: Тимирязева Арк. Кл., Млодзеевского А. Б., Зернова Вл. Дм., около них же был обычно Капцов (сын купца благотворителя — было в Москве Капцовское училище) и др. - это все впоследствии известные профессора — физики, вышедшие из школы проф. Лебедева П. Н., имевшего в то время знаменитые лаборатории в Университете. Эти студенты на упражнениях обычно усаживались на первых скамьях и вызывались к доске для решения задач. А после Великой Октябрьской Социалистической революции мне пришлось встретиться с Млодзеевским и Тимирязевым (университетскими профессорами) по работе  моей как профессора МГПИ им. Ленин, в общей работе в комиссиях Наркомпроса, Министерства просвещения. С профессором В. Л. Зерновым пришлось некоторое время работать в Институте инженеров железнодорожного транспорта (1933 г.)

            Помимо математических лекций мы слушали лекции по физике и химии. Физику на физ-мат факультете читали два профессора: Соколов А. П. и Умнов Н. А. Мне пришлось слушать того и другого. Лекции по физике читались в другом здании — вновь построенном Физическом институте, во дворе, куда вели ворота с Никитской ул. за зданием Зоологического музея. Там большая физическая аудитория, высотой в два с лишком этажа, хорошо оборудованная для всякого рода демонстраций. При аудитории был большой физический кабинет со специальной мастерской и многими приборами, из которых ряд конструировался и строился здесь же. В то время был там замечательный ассистент, выпускник при кабинете Усачин Иван Филиппович, без специального образования, но умелец-практик, ставший изобретателем ряда физических приборов, между прочим, кажется, трансформатора. Он прекрасно показывал опыты при чтении лекций и проф. Соколова Алексея Петровича и Умова Николая Алексеевича. У Соколова лекции носили несколько разбросанный характер. Читая, он хватался сам за приборы, подготовленные Усачиным, чтобы продемонстрировать опыт и часто он у него не удавался. Присутствующий при этом Иван Филиппович подходил и быстро налаживал приборы и опыт выходил. У Н. А. Умова настолько было согласовано с Усачиным и он так полагался на него, что он спокойно говорил, а Иван Филиппович стоял у приборов и настолько хорошо знал содержание лекции, что производил все опыты в полном соответствии и вовремя по ходу рассказа. Сама форма лекций была блестящей, при этом фигура Н. А. Умова производила впечатление как бы священнодействующего ученого. Это был образец профессора, производившего большое впечатление на нас, внушавшего особое уважение к самой науке. От него мы много получили для будущей нашей научно-педагогической деятельности. Когда я уже по окончании Университета приступал к педагогической работе, и организовалось общество распространения физических знаний, то обратился к Н. А. Умову и он возглавил это общество как председатель. Между прочим, секретарем общества был избран Иван Иванович Соколов (в советское время зав. кафедрой методики физики в МГПИ им. В. И. Ленина). Курс химии я слушал у проф. Каблукова Ив. Алексеевича в особом специальном химическом корпусе в том же дворе, что и физический корпус. Лекции его были содержательны, но для него характерны были смешные недостатки речи (напр., обмен окончаниями двух соседних слов: вторница, пятник и т. п., что-то вроде своеобразного заикания).

            Нужно сказать, что на первом году пребывания в Университете далеко не все время отдавалось нами посещению лекций и занятиям. В Москве мы столько получили интересных возможностей. Прежде всего — театры. При недостатке средств старались рано вставать в очереди, чтобы достать самые дешевые билеты, или пробирались к капельдинерам Большого театра или театра Солодовникова, позволявшим за небольшую мзду стать где-нибудь в проходе, а то мы ходили во двор Художественного театра и выжидали прохода артистки Книппер, чтобы попросить у нее контрамарки. Она всегда внимательно относилась к молодым студентам.

            Захватывали нас очень и общественные дела. В то время существовали среди студенчества так называемые землячества. Мы, вязьмичи, быстро познакомились со смолянами. Было и землячество Смоленско-Вяземское. Большинство вязьмичей вступило в это землячество. Это была полулегальная организация: материальная взаимопомощь, в тоже время она имела характер и политический, объединяла студентов прогрессивного направления с противоправительственными идеями. Землячества играли немалую роль не только во внутриуниверситетской общественной жизни. Был и студенческий нелегальный центр, с которым были связаны руководящие органы землячеств. У нас происходили и общие собрания нашего землячества на одной из квартир студенческих. В землячества входили не только молодые студенты первокурсники, но и студенты всех курсов. Председателем был студент-медик одного из старших курсов смолянин Михневич, почтенного вида с бородкой, внушавшей нам авторитет. Потом обратил на себя наше внимание другой смолянин Н. П. Лидов, часто выступавший с длинными речами. Впоследствии он стал известным в нашей стране адвокатом, приобретший славу как защитник на многих политических судебных процессах в последние годы царского времени. Из наших молодых вязьмичей проявлял резкое левое направление Савков В. М., медик. Через него я, уже, будучи преподавателем одного из московских средних учебных заведений, имел связь с Московским комитетом социал-демократов по работе в группе с Яшновым А. И., его женой, З. П. Кржижановской, В. П. Потемкиным и др., и работал в организованных вечерних курсах для рабочих за Бутырской заставой. Поступив в университет, мы с рядом товарищей организовали кружок политического самообразования. Собрания его происходили в комнате, которую я снимал с моим товарищем Маккавеевым. Помнится, в этот кружок входили Савков, Синявский, Суровцов, Неймен и др.

            При наших кружковых обсуждениях и спорах читаемой литературы выявлялись разные направленности: народническая и социал-демократическая.   В этом направлении я стал дальше развиваться и примыкать к социал-демократическим кругам. Тогда многое еще не оформилось в нашем мировоззрении. Среди студентов левого, так сказать, толка было общее настроение против правительственной политики, и на земляческих собраниях уже поговаривали об организации протеста студентов  с требованием свобод и отмены университетского устава. К этим протестам присоединялись и такие, как протест против распоряжения правительства о сдаче «бунтовавших» студентов в солдаты, имевшей место на юге в конце девяностых годов. Возбуждение среди левой части студенчества все возрастало. За полгода пребывания в университете землячество успело нас уже порядочно объединить, дать некоторую общественную закалку и внушить чувство товарищества, в этих настроениях мы и разъехались на наши первые зимние каникулы.

            Была и такая группа студентов, которая носила название «белоподкладочников». Это богатые и аристократы, которые не столько занимались наукой, сколько форсили, ухаживали за артистками, разъезжали на лихачах в роскошных пролетках с надувными шинами, автомашин тогда еще не было. Городской транспорт состоял только из конок, дороги мощеные камнем, первый трамвай проведен был через год-два после моего поступления в университет, он заменил собой паровичок, ходивший от Страстного монастыря к Петровско-Разумовскому. Те студенты, которые ограничивались только учебными занятиями, стояли вне общественной жизни студенчества, чурались какой-бы то ни было политики назывались «академистами», противополагались студенческой общественности.

            Когда после каникул наступил 1901 год собрались студенты опять в университет, у них по рукам стали ходить листовки с призывом к протесту против университетских правил, с требованием отмены устава, притеснений со стороны инспекции, доходящих до таких мелочей, как требования застегивать форменные тужурки и шинели на все пуговицы, надзор  в раздевалках и т. п. Земляческие собрания все больше принимали политический характер. Объявлена была сходка протеста, это объявление распространено было между всеми студентами очень быстро. Нужно сказать, что прийти на сходку и участвовать в ней, особенно для нас, еще впервые попавших в такие условия, при запрещении сходок, при арестах, полицейских преследованиях — на это тогда требовалось некоторое мужество. Оказалось, что часть наших товарищей, наших земляков спасовала. Видимо, домашнее влияние во время зимних каникул здесь имело место, наказ мамаш возымел свое действие. Это коснулось моего сожителя Маккавеева и ряда других. Я отдавал себе отчет, что причиню неприятность моей матери, которой было очень трудно с большой семьей после смерти отца, и во мне, конечно, происходила внутренняя борьба. Но я считал своим долгом идти вместе с товарищами, хотя бы пришлось претерпеть какие-либо гонения.

            Сходка собралась в здании университета на Моховой, так называемом старом здании, в актовом зале. В ходе собрания скоро установился порядок. Умелым председателем на ней обнаружил себя студент Церетели, тот самый Церетели, который впоследствии оказался среди социал-демократов меньшевиков, боровшихся активно против большевиков-ленинцев в 1917 году. Но на сходке студенческой 1901 года он был еще молодым студентом и своими организаторскими способностями приобрел авторитет.  Его слушались даже самые крикливые и недисциплинированные. На сходке выдвигались требования свобод студенческих организаций. Большое место занимали академические свободы, отмены университетского устава восьмидесятых годов и др. Но уже само сборище студентов квалифицировалось как бунт. Поэтому сходки преследовались. Ректором университета (московского) был реакционер профессор биолог Тихомиров, громивший с кафедры дарвинизм, противник ярый К. А. Тимирязева, способствовавший удалению Тимирязева из университета, в который тот через некоторое время возвратился под внешний давлением требований научной общественности. Когда Тимирязев должен был читать свою первую лекцию по возвращении, то студенты более левого направления, независимо от специальности и факультета, пришли на лекцию, чтобы его приветствовать. Я хорошо помню эту лекцию. Видя большое количество студентов, приветствующих его, Тимирязев построил соответственно содержание лекции, изложив свое научное кредо, свое служение науке и прогрессу. Закончил он эту лекцию словами: «Я люблю науку, верю в прогресс и (обращаясь к массе студентов) верю в вас!» Потом он тем из нас, которые заходили к нему в кабинет, чтобы лично его приветствовать, вручал свой портрет  с подписью. Этот портрет сохранился у меня и висит сейчас в моей комнате.

            Понятно, что ректор Тихомиров принял полицейские меры против сходки. В здание университета была введена полиция, время было уже вечернее. У университета стал собираться народ, и университет был окружен нарядом солдат, народ разгоняла полиция. Представители сходки предъявили свои требования администрации университета и требовали удаления полиции от здания университета. Около полуночи в здание был введен воинский отряд, окруживший сходку, на которой было около 700 человек. Нас объявили арестованными, заставили выходить из здания университета и между рядами солдат со штыками наперевес направили в здание Манежа. К нам в Манеж попадали и забираемые с улицы около университета, некоторые из них совершенно случайно оказались в этих местах, их потом скоро выпустили. Нас же, окруженных, построенных рядами, ранним утром, когда город еще спал, вывели из Манежа и переулками направили в Бутырскую тюрьму. Там разместили в нескольких камерах в отдельном коридоре. В тюрьме продержали нас  свыше месяца. Тюрьму стали осаждать некоторые московские мамаши, среди которых были и именитые и влиятельные. Стали выпускать кое-кого на поруки. В конце концов, власти решил всех выпустить из тюрьмы. При этом провинциалов выпускали с высылкой из Москвы преимущественно на родину или в другие места. Я, опасаясь чем-нибудь осложнить и так весьма трудное положение матери с семьей, так как высылались под надзор полиции, просил выслать меня в Калугу, где я и прожил несколько месяцев.

            При этом нас не исключали из университета, и при наступлении сентября мы приехали в Москву и по-прежнему стали посещать лекции    и лаборатории. Одновременно мы продолжали собираться в землячестве. Я выполнял поручение распространять нелегальную газету «Искра». Помню, что получать ее мне нужно было по секретному адресу. Это было в большом красном доме на Мясницкой улице вблизи Красных ворот.

            На втором курсе стали читаться лекции но новым предметам: по интегральному исчислению Леонидом Кузьмичом Лахтиным, по механике Николаем Егоровичем Жуковским, по астрономии Витольдом Карловичем Церасским, по второй части физики Н. А. Умовым. В лаборатории физического практикума я прорабатывал отдельные задачи общего практикума А. П. Соколова. Из лекций в это время особенно заинтересовали лекции В. К. Церасского не только содержанием, но и блестящим построением лекций. Его первые лекции сопровождались экскурсами в историю астрономии. По сферической астрономии В. К. Церасский проводил семинарские занятия и своеобразный практикум. Это происходило в аудитории, где присутствовало большое количество студентов. Сам профессор восседал на возвышении, перед ним на столе стоял значительного размера небесный глобус (подвижной) с горизонтом на подставке. Выходили к нему студенты по одному. Профессор задавал вопрос и предлагал показать какое-нибудь явление при помощи глобуса. Студент не умел часто пользоваться глобусом, ориентироваться на нем и по элементарным вопросам давал нелепые ответы. Профессор нервничал, вынимал из кармана и принимал какие-то таблетки, было жалко его. Лекции Н. А. Умова каждый раз производили как бы торжественное впечатление. Их нельзя было не слушать с большим вниманием.

 

Окончание следует